Автор- Александр Сусликов
--------------------------------------------------------------------------------



Тихим летним утром я иду по земле. В лесу прохладно. Прохожу мимо дымящегося кострища, дощатого стола с остатками ужина. Все спят. Я иду умываться. Немного ломит плечо, отлежал. По протоптанной в прибрежной крапиве тропе спускаюсь к ручью.
В воде лежат камни. Крупные и мелкие, ноздреватые и гладкие. Подо мной бежит прозрачная родниковая вода. Умываюсь, стоя на камнях. Жалко портить воду мылом, но личинки ручейника, ползающие по песчаному дну, кажется, не против мыла.
Зачерпываю с водой песок со дна, из песка выплывает странная розовая рыбешка, похожая на угря, и снова зарывается в песок.
Противоположный берег в полутора метрах от меня такой же низкий. Из него торчат у самой воды корни ольхи. Они напоминают мочалки со странными желто-оранжевыми клубнями, состоящими из мелких шариков, связанных между собой корешками. Срываю один клубень, разламываю и понимаю, что таким образом постигнуть мир невозможно.
Выбираюсь на противоположный берег и иду среди мелких зонтиков сныти. Под ними мох, сырая рыхлая земля. Вверху, в макушке ольхи, шумит легкий утренний ветерок — признак начинающегося дня. Сознание мое погружено в смутное созерцание, усиливающееся общим впечатлением затененной прохладной низины, по которой бежит наш ручей.
Поднимаюсь по склону, прохожу около большой березы с искривленным стволом, покрытым грубой корой.
Вокруг лес — обыкновенный русский смешанный лес с беспорядочным, довольно густым подлеском. Кое-где видны ели и согнутые снегом, да так и не распрямившиеся до середины июля, липки и черемухи.
Напрасно я надеюсь увидеть здесь грибы — лето сухое.
В лесу чувствуется солнце, тоже становится тепло. Устав блуждать по подлеску, иду обратно.
Всюду жизнь, и она подпитывает мои силы. Все проникнуто стремлением к свету, и природа как бы спрашивает меня: "Что?! Неужели ты еще не знаешь, зачем жить? Посмотри вокруг. Ни одно из растений не знает, сколько оно проживет, из миллионов семян прорастают единицы. Но вслушайся в шум леса, он проникнут смыслом жизни, который не надо облекать в слова. Само стремление жить, заложенное в семечке, как волшебная сила, преображающая мир,— и есть его смысл. Вливайся, будь с нами!"
Смущенный и вдохновленный выхожу я из светлого высокого теплого леса, кусты трогают меня руками-ветками и вторят: "Вливайся".
Спускаюсь в приятную прохладу долины. Подхожу к ручью. Лучи солнца уже пробили ольховую листву. Вода в ручье сверкает на перекатах. Вдоль ручья сказка: в тоннеле из трав и деревьев с наклоненными друг к другу стволами вода то сверкает бриллиантами, то меркнет до черноты. Перекаты перемежаются небольшими плесами.
Возвращаюсь в лагерь.
Возле костра сидят поисковики и готовят завтрак. Это вполне современная молодежь, и нам трудно найти общий язык. Да и к чему? Здесь все заняты общим делом поиска останков павших, и этого достаточно.
Приветствую своих новых знакомых и вылавливаю из котла несколько картофелин. Хочется есть. Мне приятно сидеть одному за дощатым столом, есть картошку с постным маслом и луком.
В экспедиции я числюсь водителем, а мое транспортное средство — большой, черный мотоцикл, способный преодолевать любое бездорожье (часто с помощью ручной силы). Допиваю чай, иду "на рабочее место"
Мотоцикл стоит на окраине леса рядом с большим зеленым грузовиком, оба носят гордое имя "Урал".
Выходит командир поисковиков и мечтательно смотрит на поле. Мы встречаемся взглядами. Василий (так его зовут) подходит и мы здороваемся.
— Красиво?— спрашиваю.
Василий смущается.
— Да уж...
У молодых не в моде восторги и стремление к красоте. Однако и в Печорины они не годятся.
— Работает?— спрашивает Василий, кивая на мотоцикл.
— Работает.
— Надо бы съездить елку сухую на дрова спилить. Съездим?
— Съездим.
Василий уходит завтракать, а я смотрю на мотоцикл, и кажется мне он в чем-то похожим на диван — на нем и сидеть можно, и лежать, и даже ездить! Наверное, это из-за характерной формы коляски, дошедшей до нас из тридцатых годов.
Пока я таким образом размышляю, из леса появляется Василий, на крупном лице его написаны сытость и довольство собой. На плече несет небольшую мотопилу.
— Здесь недалеко, — говорит он.
— Присаживайтесь.
И я гостеприимно откидываю полог коляски.
Василий устраивается в коляске в обнимку с пилой.
С тех пор как ГАИ сделала мне замечание за перевозку пассажира без шлема, мы ездим в зеленых армейских касках Кантемировской дивизии. Забавная картинка.
Мотоцикл катит по дороге, утрамбованной армейскими грузовиками. Несколько поворотов, подъем по насыпи — и мы на шоссе.
Удивительно существование здесь асфальтовой дороги, да какой! Мы переезжаем мост через наш ручей и лихо мчим к еловому бору, что в полутора километрах.
Съехали с насыпи и попали на красивую лесную дорогу. Останавливаемся. Слезаем с мотоцикла , идем через малинник к деревьям. Среди высоких елей виден сухой ствол с печально торчащими голыми ветками.
Василий запускает мотор бензопилы и встав поудобнее, начинает пилить. К запаху бензинового дыма примешивается еловый дух, в воздух взлетает древесная пыль.
Мне делать нечего, и я прогуливаюсь по ельнику. Это старый лес. Чудом уцелевший. Деревья стоят на приличном расстоянии друг от друга, все они высокие и прямые. Внизу почти ничего не растет. Но вот среди мха замечаю торчащую в недоумении тонкую рябинку. Она запоздало поняла, что выросла явно не на месте.
Слышен характерный треск.
Я оборачиваюсь и смотрю, как с шумом падает столетняя ель. Василий повалил ее удачно, вокруг ствола достаточно места. Я рублю сучья, а Василий отпиливает чурки.
Работа сделана и мы, довольные собой, любуемся чурбаками, лежащими среди срубленных сучьев.
По пути к мотоциклу обнаруживаем длинную извилистую неглубокую канаву, заросшую травой.
— Окоп,— говорит Василий.— Надо будет копнуть здесь.
Романтизма в настроении как не быва
ло.
Мы устраиваемся на мотоцикле и задним ходом выезжаем на шоссе.
Я бросаю на ельник прощальный взгляд и даю газ.
Сильный, ровный рокот мотора снова располагает к уходу в себя. Я думаю теперь о том, что наша земля потому и принадлежит нам, что изрыта окопами и полита кровью наших предков. Они были лучше нас, и мы, их легкомысленные потомки, не умеем постигнуть ту объединяющую идею, за которую люди идут на смерть ради жизни, и в своем желании жить во что бы то ни стало мы теряем право жить на своей земле.
Хорошо, что у нас еще осталась совесть, и мы можем по крайней мере как следует похоронить наших достойных предков.
Въезжаем под полог леса и останавливаемся рядом с "Уралом".
На поляне закончился завтрак. Дежурный несет котел к ручью, а остальные готовятся к раскопкам. Кто-то поедет на грузовике к деревне, кто-то пойдет в лес. Так пройдет этот жаркий день.
Подходит Василий.
— За продуктами поедем?
— Нет проблем.
Василий с мешками снова садится в коляску и мы опять мчим вдоль поля.
Дальняя поездка — событие. В дороге всякое может случиться.
Проезжаем деревни. Наш камуфляж и армейские каски производят на публику неизгладимое впечатление. Кричат: "Наши пришли!"
Цветущие травы, зной, марево на горизонте — все это как бы уплотняется от скорости и напора ветра, медовые ароматы пьянят.
В состоянии эйфории оказываемся в долине речки Гжать. От горизонта до горизонта — луга. По ним, как тропические жуки, ползают тракторные косилки. Пахнет сеном.
Деревня. Я сбавляю скорость. Здесь за мостом разрушенное имение какого-то барина. Однажды я осмотрел его. Судя по остаткам перекрытий и рам в окнах, в доме еще недавно кто-то жил. Внутри лепнина.
Толкаю Василия — посмотри, какое красивое строение! Он отмахивается рукой. Что значит этот жест? К кому, чему он относится? К архитектуре или неблагодарному потомству?
Город. Пыль. Жара. Вялые собаки. Наш приезд ничуть не вносит оживления. Лениво бродит по рынку Василий, что-то покупает.
Заглядываем в булочную. Здесь прохладно и пахнет кислым. Очередь из трех человек. Наше появление никого не удивляет: поисковиков здесь знают и уважают.
Далее заборы, дома, бензоколонка. Круглая центральная площадь с памятником Гагарину в центре.
Такие невзрачные провинциальные городки всегда разжигают чувство Родины в моем сердце — я здесь не чужой. Каждый русский город я воспринимаю так. Конечно, его жителям нет до меня никакого дела, я им не сват и не брат, но и деревьям в лесу нет до меня никакого дела. Но им я тоже родня.
Я вспоминаю старый окоп в ельнике. Он вырыт далеко от линии обороны. Кем? Зачем? Может, наш солдат там сидел как наблюдатель? А может, принял там последний неравный бой?
Едем. Справа и слева неоглядные луга, на которых когда-то гибли наши предки. А какие названия у этих место! Сукровня. Трупянка. Бойцы. Стрелковка. Колоча...
Вот все сейчас говорят, что русские потеряли национальную идею. Не здесь ли потеряли?— думаю я.
А мимо летели деревни, деревья, проплывали луга. Вот уже и сельцо Самуйлово, два живописных поворота и слева — наш ельник.
Дорога режет лес. Впереди над дорогой между стенами леса — вечернее небо. Дорога в тени. Догоняем "Урал". Из кузова улыбаются наши труженики. Они забрали чурки — теперь с дровами.
В лагере выгружаем дрова. И грузовик опять куда-то отчаливает.
— Купаться поехали на водохранилище,— говорит Василий.
"Хорошо, что магнитофон с собой взяли,— думаю я.— Можно лес послушать".
В воздухе еще чувствуется дневное тепло, но уже туман ложится в низину.
"Почему я воспринимаю эти леса как свои,— думается мне.— Может, они уже принадлежат какому-нибудь частному собственнику?"
Становится не по себе. Ведь если мы останемся такими же, как были в эти последние десять лет, то или вымрем, или нашу землю скупят у нас из-под ног. И будут по-хозяйски ездить и ходить по ней. И лес будет стоять и шуметь так же, как сейчас. Ему-то что?
Пораженный этой мыслью, я смутно начинаю понимать, что так просто жить и дышать человек не вправе, потому что он не дерево.

НА ГЛАВНУЮ
Напишите мне